виктория
В поезде
Тошнота усиливалась от мерного покачивания поезда, подступала к самому горлу. Было зябко, болела голова, мысли путались и сбивались. Не получалось вспомнить что-то очень важное, важное и пугающее.
Вика лежала на боку, скорчившись от озноба, укрытая тонким и колючим одеялом.
— Не из нашего вагона вроде... контузило? — откашлявшись, спросил чей-то мужской басок.
— Да, кажется… — неуверенно ответил кто-то.
Сквозь дрёму слышался детский плач, кашель, чей-то храп и обрывки чужого разговора:
— Листовки скинули... а в них написано, дескать, Москва не столица, Урал не граница...
— Бегут, давка везде, магазины закрыли...
— Завод заминировали… Мы же не слепые, всё видим.
— Говорят, что и сам из Москвы сбежал, бросил нас.
— Отставить разговорчики! Провокатор, шкура! — Голос задыхался от бешенства.
«Это бред... Кажется, я заболела», — подумала Вика и снова провалилась в дремоту.
Очнулась она от холода. Дрожа всем телом, натянула одеяло до подбородка. Как сильно грохочет и лязгает вагон! Окна, что ли, нараспашку? Вика открыла глаза, превозмогая тошноту, и огляделась.
Очень старый плацкартный вагон был битком набит пассажирами и вещами. В проходе стояли не поместившиеся под полками потёртые фанерные чемоданы с металлическими уголками и замочками, большие узлы и корзины. Пассажиры сновали туда-сюда, спотыкались о чужие ноги и вещи. На верхних полках кто-то спал, укрывшись тонким шерстяным одеялом.
Напротив сидели две женщины и девочка-подросток в берете и чёрном пальто, из ворота которого виднелся кончик красного пионерского галстука. Галстук не был завязан узлом, а скреплён серебристым зажимом с красными язычками пламени.
— Очнулись? — мягко спросила одна из женщин в сером старомодном пальто. Её тёмные волосы были уложены вокруг головы венчиком. — Вам лучше?
— Не знаю, — с трудом ответила Вика, разлепив сухие губы, — тошнит.
— Ничего, пройдёт. Да вы лежите, лежите…
Она всё же села, оперевшись спиной о стенку и натянув на себя одеяло. В изголовье обнаружился её рюкзак с разными мелочами и курточкой. Где-то на дне рюкзака должен быть пакетик фруктовой карамели. Вика расстегнула замок, достала конфету — попалась лимонная — развернула фантик и отправила леденец в рот. Кисло-сладкий приятный вкус немного унял тошноту.
Мальчик с зелёным грузовиком, одетый в нелепую курточку и кепку, забыл про свою игрушку и не сводил с Вики тёмных выразительных глаз.
Та поняла:
— Как тебя зовут?
— Серёжа.
Вика протянула две конфеты:
— Держи, Серёжа!
Тот вопросительно посмотрел на женщину в пальто, она улыбнулась и кивнула: можно.
— Спасибо!
Одну конфету он спрятал в карман, вторую стал катать во рту с видимым удовольствием, болтая ногами. Фантик разгладил на коленке, сложил вдвое и тоже убрал в карман.
— Я собираю фантики от конфет, у меня их уже много, — похвалился Серёжа. — Только альбом дома остался, мама с собой не разрешила взять, говорит, что тяжёлый.
Тошнота отпустила, головная боль как будто притупилась. Но что это за вагон, похожий на музейный экспонат? Как же она здесь оказалась? Надо вспомнить...
***
Отпуск Вике дали в мае, а не в августе, как она хотела.
— Понимаете, Виктория Александровна, я не могу сразу двух врачей отпустить в августе, — вежливо и будто виновато объяснила заведующая отделением, — если не май, то, может быть, ноябрь вас устроит?
Нет, ноябрь не устроит, лучше май. Можно поехать к матери в Самару, погостить месяц. Давно ведь собиралась, да всё как-то не складывалось. Самара была Викиным родным городом, там она родилась, ходила в детский сад и школу, в спортивную секцию на плаванье. Оттуда уехала учиться в университет Сеченова в Москве, там осталась лучшая подруга Наташа.
Мама, конечно, обрадовалась:
— Виктория, наконец-то ты мне поможешь посадить картошку! (Она не мыслила жизни без дачи, своих помидорчиков и картошечки).
— Помогу-помогу… Мам, что тебе привезти из Москвы?
— Доча, дефицита в Самаре давно нет, слава богу! Ничего не надо, сама приезжай.
Незадолго до отъезда в Москве резко похолодало, и Вика с ворчанием достала из шкафа убранные на хранение ботинки и утеплённую курточку защитного цвета со множеством погончиков и кармашков.
Билет был куплен на седьмое мая. Поезд отправлялся утром с Казанского вокзала; четырнадцать часов пути — и Вика в Самаре. Продукты с собой можно не брать, только фруктов немного и печенья. Позавтракает в вагоне-ресторане — шиканёт.
…Утром Виктория едва не проспала, и всё из-за дурной привычки выключать будильник и ещё чуть-чуть полежать. Через сорок минут она в темпе одевалась, путаясь в штанинах и причёсываясь на ходу.
Времени на нормальный завтрак не оставалось. Вика торопливо допивала чашку кофе, когда позвонили из службы такси: машина стоит у подъезда.
— Выхожу, выхожу!
Она подхватила вещи, закрыла дверь на все замки и вызвала лифт.
***
Вика затащила в вагон тяжёлый чемодан на колёсиках и пошла по узкому коридору, разыскивая свой номер. К её удивлению, в купе других пассажиров не было.
«Это ненадолго, — подумалось с сожалением, — рано или поздно обязательно кто-нибудь подсядет».
Вика решила переодеться, пока никто не мешал. Достала из чемодана белую толстовку с британским флагом на груди и синие джинсы.
Заглянула проводница:
— Постель брать будете?
— Нет, спать я уже дома буду, — улыбнулась Вика.
При этих словах она почувствовала какую-то смутную тревогу, дурное предчувствие — так иногда бывало, но не стала зацикливаться и давать волю фантазии.
Поймав своё отражение в зеркале, Вика вспомнила, что в суматохе не успела накраситься. Достала из рюкзака косметичку, нанесла тушь на ресницы, мазнула губы розовой помадой, стянула резинкой в хвост светлые волосы до плеч. Черты лица у Виктории правильные, глаза голубые, чуть насмешливые. Фигура хорошая безо всяких диет. Красавица? А почему бы и нет?
Многие из её окружения не понимали, почему такая умная и эффектная девушка до сих пор не замужем: ну где глаза у этих мужчин?! А Вика улыбалась и цитировала Хайяма:
Я думаю, что лучше одиноким быть,
Чем жар души «кому-нибудь» дарить.
Бесценный дар отдав кому попало,
Родного встретив, не сумеешь полюбить.
Поезд тронулся, набрал ход, оставив позади шумный Казанский вокзал. Вике давно хотелось есть: чашка кофе только разожгла аппетит. Проверила кошелёк с деньгами и картой — он был на месте, положила в кармашек телефон и взялась за дверную ручку. Потом внезапно (к счастью, как оказалось) подумала, что ходить через вагоны в одной толстовке будет холодно, и сунула в рюкзак куртку.
А что же было потом?..
Вика шла через холодные тамбуры, через грохот и лязг буферной зоны, разыскивая ресторан. Чужие вагоны с заспанными пассажирами, очереди в туалет, двери, двери, двери...
Навстречу попалась хмурая проводница с подносом пустых стаканов.
— Простите, — остановила её Вика, — а где рес...
Вопрос прервал свист и шипение, поезд стал резко тормозить. Проводница вскрикнула, поднос полетел в сторону, раздался звон разбитой посуды, женский визг и крики из открытой двери купе.
Вику с силой отбросило на дверь тамбура. Боль оглушила, было трудно дышать, и показалось, что воздух стал плотным, светящимся, фосфоресцирующим. Теряя сознание, Вика услышала грохот и бухающие взрывы. И чужой, едва слышимый разговор.
— Гражданских бомбят, сволочи!
— Женщину контузило, товарищ капитан. Что делать?
— Надо занести её в вагон. Медики в поезде есть?
***
— Позвать врача? — сочувственно спросила Серёжина мать.
Вика отказалась, заверив, что чувствует себя лучше. У неё сотрясение мозга, судя по симптомам, надо в больницу и постельный режим, но это уже потом, дома...
Что же всё-таки случилось?
— Поезд стали бомбить, — буднично мама Серёжи, — бомба рядом разорвалась, окна вылетели. Скомандовали выходить из вагонов, мы выскочили… Вас контузило, без сознания долго лежали. Слава богу, все живы.
— Никакого бога нет, это просто так говорят, — встрял Серёжа.
Вика ужаснулась:
— О чём вы? Как это — «стали бомбить», кто?!
На неё посмотрели с жалостью.
— Немцы, кто же ещё.
Пассажиры стали с интересом прислушиваться к разговору.
— Какие немцы? Почему?
— У вас потеря памяти, — грустно объяснила мама Серёжи. — Война началась, вы помните?
— Нет, конечно, нет! — У Вики задрожали руки. — Когда это случилось?
— Двадцать второго июня.
— А-а-а… Я поняла, — улыбнулась она. Как же сразу не догадалась? День Победы же скоро! — Ролевики? Но как всё реалистично: и вагон тех лет, и обстановка, и одежда… Супер!
— Я всё же позову врача, — поднялась соседка.
— Не надо врача, я сама врач.
По вагону прошёл гомон и оживление, какая-то невысокая женщина направилась к выходу с алюминиевым чайником в руках. Поезд стал замедлять ход, зашипел и остановился. Вика прильнула к окну.
Это была маленькая станция со старинным кирпичным зданием вокзала, с небольшими окнами в резных наличниках на фасаде. И толпы людей… вся платформа забита людьми: женщинами, детьми, стариками... Кто сидел прямо на земле, кто на чемоданах. В такой-то холод!
— Открывать не буду, если никто не выходит, — раздался зычный голос, — открой — так штурмом будут брать.
Снаружи послышались отчаянные крики, чьи-то невидимые руки заколотили по дверям вагона, будто в подтверждение слов проводника. В окно было видно, как люди, похватав узлы и корзины, толпой бежали к поезду.
Вике стало страшно.
— Что происходит?
Небритый старик в ватнике, притулившийся на боковой полке, отложил газету:
— Знамо что... Все уехать хотят подальше от войны, немец-то под Москвой. Вот ты куда, девушка, едешь?
— В Самару, — ответила потрясённая Вика.
— Это раньше говорили: Самара, а с тридцать пятого года — Куйбышев, — поучительно поправил старик.
Она потянулась за газетой:
— Можно?
— Да бери, не жалко…
Это была «Правда» с фотографией лётчиков в шлемах на первой странице.
— «Гитлеровская свора продолжает лезть на Москву. Остановить врага! Отразить натиск фашистских разбойников!» — тихо прочла Вика. — Какая старая газета... Откуда она у вас?
— Сегодняшняя, на станции купил. Куда новее-то? — обиделся старик.
Вика посмотрела на дату в левом верхнем углу: суббота, 25 октября, 1941 год.
— Это сорок первого года газета.
— А какого же тебе надо?
— Этого года надо. Вы намекаете, что сегодня октябрь сорок первого года?
— С утра так и было, — усмехнулся дед и вытер рукой нос в красных прожилках. — Здорово же тебя контузило, девушка!
— Вы меня все разыгрываете, — покачала головой Вика. — Серёжа, тебе сколько лет?
— Семь!
— Значит, ты родился...
— В тридцать четвёртом году.
— Нет, ты родился в две тысячи десятом, — поправила она.
Серёжка рассмеялся:
— Вы что, тётя, таких цифр не бывает!
— Всё правильно, Серёжка в тридцать четвёртом родился, — подтвердила его мать.
Вика откинула одеяло. Здесь творится что-то странное, надо найти свой вагон! Она начала протискиваться к выходу, наконец добралась до тамбура, полного табачного дыма: там курили двое мужчин.
Дверь в буферную зону оказалась запертой.
— Ты куда, там закрыто! — сердито посмотрел один из курящих, видимо, проводник.
— Мне надо выйти! — с отчаянием сказала Вика, дёргая дверную ручку.
— Надо так надо, сейчас открою, — неожиданно легко согласился проводник.
Достал из кармана ключ и отпер другую дверь, что вела наружу.
— Пять минут стоять будем, потом крикнешь — отопру. Меня Николаем зовут.
Вика спустилась с подножки и побежала вдоль состава, наталкиваясь на людей, навьюченных мешками и узлами. Второй, третий, четвёртый вагон... Вот и нужный — пятый.
Она остановилась, тяжело дыша. «Её» вагон ничем не отличался от вереницы своих тёмно-зелёных собратьев образца тысяча девятьсот сорокового года. Кирпичного цвета покатая крыша блестела от влаги, на ней торчали вентиляционные «грибки». Из окошек с деревянными рамами заинтересованно смотрели пассажиры. Это дурной сон, это не может быть правдой!
Поезд лязгнул, дёрнулся и подался назад. Это отрезвило Вику: остаться раздетой на вокзале было бы ужасно. Она побежала назад изо всех сил, замолотила кулачками по двери вагона. И испугалась, что ей не откроют, как тем отчаявшимся людям.
— Николай! Николай!
Но дверь с лязгом распахнулась, проводник подал Вике руку, помог подняться в вагон и сразу запер за ней.
— Набегалась? — спросил он. — Кипяток искала? А чего без кружки?
— Мне нужно в Москву...
— Все из Москвы, а ты в Москву? Подожди, война кончится — вернёшься.
— Вы не понимаете, мне надо назад!
— Где уж не понять… Эх, молодо-зелено! — вздохнул проводник.
Поезд зашипел и тронулся, набирая ход.
***
Из приоткрытой двери уборной шёл едкий запах мочи. Вика вошла и заперлась, привалилась спиной к стене, закрыв глаза. Голова кружилась, снова подступила тошнота. Запах нечистот усилил позывы, и Вику вырвало в металлическую грязную раковину.
Она долго умывалась ледяной водой, пока не заломило лицо и руки. Вздрагивая от озноба, сняла толстовку с британским флагом и надела её наизнанку: так не будет видно картинки, лишние расспросы сейчас ни к чему; расстегнула плоский фитнес-браслет и сунула в карман джинсов. Золотой крестик на витой цепочке — подарок матери — спрятала под майку.
В купе её ждали.
— Я уже начала волноваться, думала, что вы отстали, — с облегчением сказала мама Серёжи, и Вика опять подумала, что у соседки удивительно мягкий и добрый голос. И лицо красивое, с большими выразительными глазами, как у Татьяны Самойловой из фильма «Летят журавли».
— Мы так и не познакомились. Как вас зовут? — спросила Вика.
— Валентина.
— А я Вика. Виктория.
— Какое хорошее имя у вас… Виктория — значит победа. Победа нам сейчас нужна.
Вика чуть улыбнулась: в детстве из-за имени её дразнили клубникой.
Из рюкзака она вытащила утеплённую курточку с погончиками и кармашками на кнопках, натянула её поверх толстовки. Сразу стало теплее. Как хорошо, что начало мая выдалось холодным, как хорошо, что пришлось достать из шкафа колготки, ботинки и куртку! Краем глаза Вика заметила, как другие пассажиры пристально и детально рассматривают её одежду, лишь Серёжа искренне восхитился:
— Ух ты! Это военная куртка?
— Да, мне на военной подготовке выдали, — солгала Вика.
Она прихватила рюкзак и снова прошла в уборную, достала телефон. Его оставалось только выключить и спрятать в потайном кармане рюкзака вместе с паспортом, деньгами и банковской картой. Сейчас все эти вещи совершенно бесполезны и даже опасны: Вику легко могли принять за шпионку.
Ещё в рюкзаке обнаружилась коробочка амоксициллина, завалявшаяся с прошлого года. Совершенно по-новому Вика смотрела на маленькие капсулы — это же настоящее сокровище! Коробочка тоже отправилась в потайной карман. Дальнейшая ревизия рюкзака подарила зарядник от телефона, губную помаду, ключи от московской ипотечной квартиры, упаковку жевательной резинки, шариковую ручку и бумажные носовые платки. Только теперь Вика пожалела, что не взяла в дорогу продукты. Два яблока, банан, помятая пачка печенья «Любятово» и небольшая упаковка карамели — вот и все запасы. Без еды, без денег, без вещей. Совсем одна...
Поезд стоял, пропуская встречные эшелоны. Хотелось есть, но Вика могла позволить себе истратить лишь крохи еды из рюкзака. Соседки — женщина с девочкой — пересели поближе к столику, достали из корзины чёрный хлеб с салом и варёную картошку. Ели её, макая в соль и запивая молоком из бутылки. Вика отвернулась.
Валентина покопалась в сумке, зашуршала бумагой.
— Сынок, ты голодный? Возьми…
Серёжа взял бутерброд и стал жевать, катая грузовичок по стенке купе.
— Виктория, угощайтесь.
Вика увидела, что Валентина протягивает бутерброд с колбасой в бумажной салфетке, и пролепетала, краснея:
— Что вы, не надо! Я не голодна.
— Берите, пожалуйста, это не последнее.
Вика не стала ломаться, поблагодарила и начала есть. Ах, каким вкусным был этот бутерброд из куска белого хлеба и кружочка чайной колбасы!
Они разговорились. Валентина тоже ехала в Самару, и у Вики отлегло от сердца: всё-таки в городе она будет не одна.
— Вы к родственникам едете? — спросила Виктория.
— Нет, мы эвакуируемся с заводом. А вы? Тоже от организации?
— Нет, я сама по себе, так получилось, — призналась Вика и после недолгого молчания неожиданно добавила: — Чемодан у меня пропал...
Додумывая на ходу легенду, она рассказала, что во время бомбёжки потерялся чемодан с вещами, деньгами и документами.
— Как? Где потерялся? — ужаснулась Валентина.
— В другом вагоне. Я искала, его нигде нет.
Чемодан благополучно приехал в Самару, надо полагать. Мама, конечно, в панике: Вики нет, телефон молчит... Боже мой, бедная мама наверняка места себе не находит. Будет искать Вику среди отставших от поезда, потом в больницах и моргах. Потом заявление в полицию напишет, там дело заведут. И тогда какой-нибудь седовласый следователь выяснит, что пассажир в поезде сорвал стоп-кран, а после этого бесследно пропала другая пассажирка, Фомина Виктория Александровна, двадцати восьми лет…
Соседка Валентины прислушивалась к чужому разговору, испуганно моргая, потом не выдержала:
— Проводнику сказать надо про чемодан. Как же вы без документов?
— Ищи-свищи энтот чемодан, — хмыкнул дед с газетой. — Кто увёл, того уже нет!
— Всё равно надо сказать, пусть поищут.
— Сказать-то можно, а толку?
Он и мысли не допускал, что чемодан сам по себе потерялся.
Покопался в кармане и достал две мятые купюры по пять рублей.
— Эх, держи, девушка, вроде как милостынька тебе.
Вика вспыхнула, но не в её положении было отказываться.
— Спасибо.
Она никогда не видела таких старых денег и стала рассматривать серо-голубые банкноты с цифрой пять в гильоширной розетке и парашютистом на фоне самолёта.
— Первый раз деньги увидела? — мелко рассмеялся дед.
Тошнота усиливалась от мерного покачивания поезда, подступала к самому горлу. Было зябко, болела голова, мысли путались и сбивались. Не получалось вспомнить что-то очень важное, важное и пугающее.
Вика лежала на боку, скорчившись от озноба, укрытая тонким и колючим одеялом.
— Не из нашего вагона вроде... контузило? — откашлявшись, спросил чей-то мужской басок.
— Да, кажется… — неуверенно ответил кто-то.
Сквозь дрёму слышался детский плач, кашель, чей-то храп и обрывки чужого разговора:
— Листовки скинули... а в них написано, дескать, Москва не столица, Урал не граница...
— Бегут, давка везде, магазины закрыли...
— Завод заминировали… Мы же не слепые, всё видим.
— Говорят, что и сам из Москвы сбежал, бросил нас.
— Отставить разговорчики! Провокатор, шкура! — Голос задыхался от бешенства.
«Это бред... Кажется, я заболела», — подумала Вика и снова провалилась в дремоту.
Очнулась она от холода. Дрожа всем телом, натянула одеяло до подбородка. Как сильно грохочет и лязгает вагон! Окна, что ли, нараспашку? Вика открыла глаза, превозмогая тошноту, и огляделась.
Очень старый плацкартный вагон был битком набит пассажирами и вещами. В проходе стояли не поместившиеся под полками потёртые фанерные чемоданы с металлическими уголками и замочками, большие узлы и корзины. Пассажиры сновали туда-сюда, спотыкались о чужие ноги и вещи. На верхних полках кто-то спал, укрывшись тонким шерстяным одеялом.
Напротив сидели две женщины и девочка-подросток в берете и чёрном пальто, из ворота которого виднелся кончик красного пионерского галстука. Галстук не был завязан узлом, а скреплён серебристым зажимом с красными язычками пламени.
— Очнулись? — мягко спросила одна из женщин в сером старомодном пальто. Её тёмные волосы были уложены вокруг головы венчиком. — Вам лучше?
— Не знаю, — с трудом ответила Вика, разлепив сухие губы, — тошнит.
— Ничего, пройдёт. Да вы лежите, лежите…
Она всё же села, оперевшись спиной о стенку и натянув на себя одеяло. В изголовье обнаружился её рюкзак с разными мелочами и курточкой. Где-то на дне рюкзака должен быть пакетик фруктовой карамели. Вика расстегнула замок, достала конфету — попалась лимонная — развернула фантик и отправила леденец в рот. Кисло-сладкий приятный вкус немного унял тошноту.
Мальчик с зелёным грузовиком, одетый в нелепую курточку и кепку, забыл про свою игрушку и не сводил с Вики тёмных выразительных глаз.
Та поняла:
— Как тебя зовут?
— Серёжа.
Вика протянула две конфеты:
— Держи, Серёжа!
Тот вопросительно посмотрел на женщину в пальто, она улыбнулась и кивнула: можно.
— Спасибо!
Одну конфету он спрятал в карман, вторую стал катать во рту с видимым удовольствием, болтая ногами. Фантик разгладил на коленке, сложил вдвое и тоже убрал в карман.
— Я собираю фантики от конфет, у меня их уже много, — похвалился Серёжа. — Только альбом дома остался, мама с собой не разрешила взять, говорит, что тяжёлый.
Тошнота отпустила, головная боль как будто притупилась. Но что это за вагон, похожий на музейный экспонат? Как же она здесь оказалась? Надо вспомнить...
***
Отпуск Вике дали в мае, а не в августе, как она хотела.
— Понимаете, Виктория Александровна, я не могу сразу двух врачей отпустить в августе, — вежливо и будто виновато объяснила заведующая отделением, — если не май, то, может быть, ноябрь вас устроит?
Нет, ноябрь не устроит, лучше май. Можно поехать к матери в Самару, погостить месяц. Давно ведь собиралась, да всё как-то не складывалось. Самара была Викиным родным городом, там она родилась, ходила в детский сад и школу, в спортивную секцию на плаванье. Оттуда уехала учиться в университет Сеченова в Москве, там осталась лучшая подруга Наташа.
Мама, конечно, обрадовалась:
— Виктория, наконец-то ты мне поможешь посадить картошку! (Она не мыслила жизни без дачи, своих помидорчиков и картошечки).
— Помогу-помогу… Мам, что тебе привезти из Москвы?
— Доча, дефицита в Самаре давно нет, слава богу! Ничего не надо, сама приезжай.
Незадолго до отъезда в Москве резко похолодало, и Вика с ворчанием достала из шкафа убранные на хранение ботинки и утеплённую курточку защитного цвета со множеством погончиков и кармашков.
Билет был куплен на седьмое мая. Поезд отправлялся утром с Казанского вокзала; четырнадцать часов пути — и Вика в Самаре. Продукты с собой можно не брать, только фруктов немного и печенья. Позавтракает в вагоне-ресторане — шиканёт.
…Утром Виктория едва не проспала, и всё из-за дурной привычки выключать будильник и ещё чуть-чуть полежать. Через сорок минут она в темпе одевалась, путаясь в штанинах и причёсываясь на ходу.
Времени на нормальный завтрак не оставалось. Вика торопливо допивала чашку кофе, когда позвонили из службы такси: машина стоит у подъезда.
— Выхожу, выхожу!
Она подхватила вещи, закрыла дверь на все замки и вызвала лифт.
***
Вика затащила в вагон тяжёлый чемодан на колёсиках и пошла по узкому коридору, разыскивая свой номер. К её удивлению, в купе других пассажиров не было.
«Это ненадолго, — подумалось с сожалением, — рано или поздно обязательно кто-нибудь подсядет».
Вика решила переодеться, пока никто не мешал. Достала из чемодана белую толстовку с британским флагом на груди и синие джинсы.
Заглянула проводница:
— Постель брать будете?
— Нет, спать я уже дома буду, — улыбнулась Вика.
При этих словах она почувствовала какую-то смутную тревогу, дурное предчувствие — так иногда бывало, но не стала зацикливаться и давать волю фантазии.
Поймав своё отражение в зеркале, Вика вспомнила, что в суматохе не успела накраситься. Достала из рюкзака косметичку, нанесла тушь на ресницы, мазнула губы розовой помадой, стянула резинкой в хвост светлые волосы до плеч. Черты лица у Виктории правильные, глаза голубые, чуть насмешливые. Фигура хорошая безо всяких диет. Красавица? А почему бы и нет?
Многие из её окружения не понимали, почему такая умная и эффектная девушка до сих пор не замужем: ну где глаза у этих мужчин?! А Вика улыбалась и цитировала Хайяма:
Я думаю, что лучше одиноким быть,
Чем жар души «кому-нибудь» дарить.
Бесценный дар отдав кому попало,
Родного встретив, не сумеешь полюбить.
Поезд тронулся, набрал ход, оставив позади шумный Казанский вокзал. Вике давно хотелось есть: чашка кофе только разожгла аппетит. Проверила кошелёк с деньгами и картой — он был на месте, положила в кармашек телефон и взялась за дверную ручку. Потом внезапно (к счастью, как оказалось) подумала, что ходить через вагоны в одной толстовке будет холодно, и сунула в рюкзак куртку.
А что же было потом?..
Вика шла через холодные тамбуры, через грохот и лязг буферной зоны, разыскивая ресторан. Чужие вагоны с заспанными пассажирами, очереди в туалет, двери, двери, двери...
Навстречу попалась хмурая проводница с подносом пустых стаканов.
— Простите, — остановила её Вика, — а где рес...
Вопрос прервал свист и шипение, поезд стал резко тормозить. Проводница вскрикнула, поднос полетел в сторону, раздался звон разбитой посуды, женский визг и крики из открытой двери купе.
Вику с силой отбросило на дверь тамбура. Боль оглушила, было трудно дышать, и показалось, что воздух стал плотным, светящимся, фосфоресцирующим. Теряя сознание, Вика услышала грохот и бухающие взрывы. И чужой, едва слышимый разговор.
— Гражданских бомбят, сволочи!
— Женщину контузило, товарищ капитан. Что делать?
— Надо занести её в вагон. Медики в поезде есть?
***
— Позвать врача? — сочувственно спросила Серёжина мать.
Вика отказалась, заверив, что чувствует себя лучше. У неё сотрясение мозга, судя по симптомам, надо в больницу и постельный режим, но это уже потом, дома...
Что же всё-таки случилось?
— Поезд стали бомбить, — буднично мама Серёжи, — бомба рядом разорвалась, окна вылетели. Скомандовали выходить из вагонов, мы выскочили… Вас контузило, без сознания долго лежали. Слава богу, все живы.
— Никакого бога нет, это просто так говорят, — встрял Серёжа.
Вика ужаснулась:
— О чём вы? Как это — «стали бомбить», кто?!
На неё посмотрели с жалостью.
— Немцы, кто же ещё.
Пассажиры стали с интересом прислушиваться к разговору.
— Какие немцы? Почему?
— У вас потеря памяти, — грустно объяснила мама Серёжи. — Война началась, вы помните?
— Нет, конечно, нет! — У Вики задрожали руки. — Когда это случилось?
— Двадцать второго июня.
— А-а-а… Я поняла, — улыбнулась она. Как же сразу не догадалась? День Победы же скоро! — Ролевики? Но как всё реалистично: и вагон тех лет, и обстановка, и одежда… Супер!
— Я всё же позову врача, — поднялась соседка.
— Не надо врача, я сама врач.
По вагону прошёл гомон и оживление, какая-то невысокая женщина направилась к выходу с алюминиевым чайником в руках. Поезд стал замедлять ход, зашипел и остановился. Вика прильнула к окну.
Это была маленькая станция со старинным кирпичным зданием вокзала, с небольшими окнами в резных наличниках на фасаде. И толпы людей… вся платформа забита людьми: женщинами, детьми, стариками... Кто сидел прямо на земле, кто на чемоданах. В такой-то холод!
— Открывать не буду, если никто не выходит, — раздался зычный голос, — открой — так штурмом будут брать.
Снаружи послышались отчаянные крики, чьи-то невидимые руки заколотили по дверям вагона, будто в подтверждение слов проводника. В окно было видно, как люди, похватав узлы и корзины, толпой бежали к поезду.
Вике стало страшно.
— Что происходит?
Небритый старик в ватнике, притулившийся на боковой полке, отложил газету:
— Знамо что... Все уехать хотят подальше от войны, немец-то под Москвой. Вот ты куда, девушка, едешь?
— В Самару, — ответила потрясённая Вика.
— Это раньше говорили: Самара, а с тридцать пятого года — Куйбышев, — поучительно поправил старик.
Она потянулась за газетой:
— Можно?
— Да бери, не жалко…
Это была «Правда» с фотографией лётчиков в шлемах на первой странице.
— «Гитлеровская свора продолжает лезть на Москву. Остановить врага! Отразить натиск фашистских разбойников!» — тихо прочла Вика. — Какая старая газета... Откуда она у вас?
— Сегодняшняя, на станции купил. Куда новее-то? — обиделся старик.
Вика посмотрела на дату в левом верхнем углу: суббота, 25 октября, 1941 год.
— Это сорок первого года газета.
— А какого же тебе надо?
— Этого года надо. Вы намекаете, что сегодня октябрь сорок первого года?
— С утра так и было, — усмехнулся дед и вытер рукой нос в красных прожилках. — Здорово же тебя контузило, девушка!
— Вы меня все разыгрываете, — покачала головой Вика. — Серёжа, тебе сколько лет?
— Семь!
— Значит, ты родился...
— В тридцать четвёртом году.
— Нет, ты родился в две тысячи десятом, — поправила она.
Серёжка рассмеялся:
— Вы что, тётя, таких цифр не бывает!
— Всё правильно, Серёжка в тридцать четвёртом родился, — подтвердила его мать.
Вика откинула одеяло. Здесь творится что-то странное, надо найти свой вагон! Она начала протискиваться к выходу, наконец добралась до тамбура, полного табачного дыма: там курили двое мужчин.
Дверь в буферную зону оказалась запертой.
— Ты куда, там закрыто! — сердито посмотрел один из курящих, видимо, проводник.
— Мне надо выйти! — с отчаянием сказала Вика, дёргая дверную ручку.
— Надо так надо, сейчас открою, — неожиданно легко согласился проводник.
Достал из кармана ключ и отпер другую дверь, что вела наружу.
— Пять минут стоять будем, потом крикнешь — отопру. Меня Николаем зовут.
Вика спустилась с подножки и побежала вдоль состава, наталкиваясь на людей, навьюченных мешками и узлами. Второй, третий, четвёртый вагон... Вот и нужный — пятый.
Она остановилась, тяжело дыша. «Её» вагон ничем не отличался от вереницы своих тёмно-зелёных собратьев образца тысяча девятьсот сорокового года. Кирпичного цвета покатая крыша блестела от влаги, на ней торчали вентиляционные «грибки». Из окошек с деревянными рамами заинтересованно смотрели пассажиры. Это дурной сон, это не может быть правдой!
Поезд лязгнул, дёрнулся и подался назад. Это отрезвило Вику: остаться раздетой на вокзале было бы ужасно. Она побежала назад изо всех сил, замолотила кулачками по двери вагона. И испугалась, что ей не откроют, как тем отчаявшимся людям.
— Николай! Николай!
Но дверь с лязгом распахнулась, проводник подал Вике руку, помог подняться в вагон и сразу запер за ней.
— Набегалась? — спросил он. — Кипяток искала? А чего без кружки?
— Мне нужно в Москву...
— Все из Москвы, а ты в Москву? Подожди, война кончится — вернёшься.
— Вы не понимаете, мне надо назад!
— Где уж не понять… Эх, молодо-зелено! — вздохнул проводник.
Поезд зашипел и тронулся, набирая ход.
***
Из приоткрытой двери уборной шёл едкий запах мочи. Вика вошла и заперлась, привалилась спиной к стене, закрыв глаза. Голова кружилась, снова подступила тошнота. Запах нечистот усилил позывы, и Вику вырвало в металлическую грязную раковину.
Она долго умывалась ледяной водой, пока не заломило лицо и руки. Вздрагивая от озноба, сняла толстовку с британским флагом и надела её наизнанку: так не будет видно картинки, лишние расспросы сейчас ни к чему; расстегнула плоский фитнес-браслет и сунула в карман джинсов. Золотой крестик на витой цепочке — подарок матери — спрятала под майку.
В купе её ждали.
— Я уже начала волноваться, думала, что вы отстали, — с облегчением сказала мама Серёжи, и Вика опять подумала, что у соседки удивительно мягкий и добрый голос. И лицо красивое, с большими выразительными глазами, как у Татьяны Самойловой из фильма «Летят журавли».
— Мы так и не познакомились. Как вас зовут? — спросила Вика.
— Валентина.
— А я Вика. Виктория.
— Какое хорошее имя у вас… Виктория — значит победа. Победа нам сейчас нужна.
Вика чуть улыбнулась: в детстве из-за имени её дразнили клубникой.
Из рюкзака она вытащила утеплённую курточку с погончиками и кармашками на кнопках, натянула её поверх толстовки. Сразу стало теплее. Как хорошо, что начало мая выдалось холодным, как хорошо, что пришлось достать из шкафа колготки, ботинки и куртку! Краем глаза Вика заметила, как другие пассажиры пристально и детально рассматривают её одежду, лишь Серёжа искренне восхитился:
— Ух ты! Это военная куртка?
— Да, мне на военной подготовке выдали, — солгала Вика.
Она прихватила рюкзак и снова прошла в уборную, достала телефон. Его оставалось только выключить и спрятать в потайном кармане рюкзака вместе с паспортом, деньгами и банковской картой. Сейчас все эти вещи совершенно бесполезны и даже опасны: Вику легко могли принять за шпионку.
Ещё в рюкзаке обнаружилась коробочка амоксициллина, завалявшаяся с прошлого года. Совершенно по-новому Вика смотрела на маленькие капсулы — это же настоящее сокровище! Коробочка тоже отправилась в потайной карман. Дальнейшая ревизия рюкзака подарила зарядник от телефона, губную помаду, ключи от московской ипотечной квартиры, упаковку жевательной резинки, шариковую ручку и бумажные носовые платки. Только теперь Вика пожалела, что не взяла в дорогу продукты. Два яблока, банан, помятая пачка печенья «Любятово» и небольшая упаковка карамели — вот и все запасы. Без еды, без денег, без вещей. Совсем одна...
Поезд стоял, пропуская встречные эшелоны. Хотелось есть, но Вика могла позволить себе истратить лишь крохи еды из рюкзака. Соседки — женщина с девочкой — пересели поближе к столику, достали из корзины чёрный хлеб с салом и варёную картошку. Ели её, макая в соль и запивая молоком из бутылки. Вика отвернулась.
Валентина покопалась в сумке, зашуршала бумагой.
— Сынок, ты голодный? Возьми…
Серёжа взял бутерброд и стал жевать, катая грузовичок по стенке купе.
— Виктория, угощайтесь.
Вика увидела, что Валентина протягивает бутерброд с колбасой в бумажной салфетке, и пролепетала, краснея:
— Что вы, не надо! Я не голодна.
— Берите, пожалуйста, это не последнее.
Вика не стала ломаться, поблагодарила и начала есть. Ах, каким вкусным был этот бутерброд из куска белого хлеба и кружочка чайной колбасы!
Они разговорились. Валентина тоже ехала в Самару, и у Вики отлегло от сердца: всё-таки в городе она будет не одна.
— Вы к родственникам едете? — спросила Виктория.
— Нет, мы эвакуируемся с заводом. А вы? Тоже от организации?
— Нет, я сама по себе, так получилось, — призналась Вика и после недолгого молчания неожиданно добавила: — Чемодан у меня пропал...
Додумывая на ходу легенду, она рассказала, что во время бомбёжки потерялся чемодан с вещами, деньгами и документами.
— Как? Где потерялся? — ужаснулась Валентина.
— В другом вагоне. Я искала, его нигде нет.
Чемодан благополучно приехал в Самару, надо полагать. Мама, конечно, в панике: Вики нет, телефон молчит... Боже мой, бедная мама наверняка места себе не находит. Будет искать Вику среди отставших от поезда, потом в больницах и моргах. Потом заявление в полицию напишет, там дело заведут. И тогда какой-нибудь седовласый следователь выяснит, что пассажир в поезде сорвал стоп-кран, а после этого бесследно пропала другая пассажирка, Фомина Виктория Александровна, двадцати восьми лет…
Соседка Валентины прислушивалась к чужому разговору, испуганно моргая, потом не выдержала:
— Проводнику сказать надо про чемодан. Как же вы без документов?
— Ищи-свищи энтот чемодан, — хмыкнул дед с газетой. — Кто увёл, того уже нет!
— Всё равно надо сказать, пусть поищут.
— Сказать-то можно, а толку?
Он и мысли не допускал, что чемодан сам по себе потерялся.
Покопался в кармане и достал две мятые купюры по пять рублей.
— Эх, держи, девушка, вроде как милостынька тебе.
Вика вспыхнула, но не в её положении было отказываться.
— Спасибо.
Она никогда не видела таких старых денег и стала рассматривать серо-голубые банкноты с цифрой пять в гильоширной розетке и парашютистом на фоне самолёта.
— Первый раз деньги увидела? — мелко рассмеялся дед.
Вика опомнилась и спрятала «милостыньку» в карман куртки.
Читать на Литрес.
На неведомых дорожках
Глава 1
Стеша красит перед зеркалом губы помадой, прищуривает подведённые глаза и удовлетворённо кивает. Фиолетовые волосы, синие губы, подбритая бровь, разноцветный маникюр — это модно, а она любит быть в тренде.
Настроив освещение и камеру, Стеша усаживается в компьютерное кресло, встряхивает головой и улыбается.
— Всем привет! Сегодня десятое мая, и с вами я, Стефания!
Быть блогером тоже модно. Все девчонки в её классе ведут блоги, кроме, может быть, тихони Настеньки Бочкарёвой, но Настенька — особый случай. Косметикой она не пользуется, волосы не красит, и это в пятнадцать лет, почти шестнадцать! Ходит с двумя дурацкими косичками, одевается в монашеские блузочки и юбки. О чём ей блог вести? Стоит ли переступить черту и смотреть фильмы 12+ или ограничиться мультиками? Ха-ха! А вот ей-то, Стеше, всегда есть что сказать подписчикам.
Не успевает она отснять ролик, как в прихожей щёлкает замок и топают сандалии: брата из садика привели. Дверь Стешиной комнаты распахивается, врезается ручкой в стену.
— Тима! Сто раз просила тебя аккуратнее открывать! — нервничает мама.
Что дверь в стену — это её волнует: как же, обои испортятся, дырка в штукатурке появится! А что пятнадцатиминутное видео испортилось — это ей по барабану.
— Мам! Ну я же ролик снимаю! — взвивается Стеша.
— Ну и снимай, кто тебе не даёт?
— Снимешь тут. Никаких условий.
Комната, по правде сказать, не только Стешина. Приходится делить её с младшим братом Тимкой, самым противным мальчишкой на свете. Детскую разгородили большим шкафом, поделив на две части. В одном закутке — Стеша и древесная лягушка Клава в террариуме, в другом — брат. Мама хитрая, в свою спальню Тимку брать не хочет, спихивает Стеше. Хорошо ещё, что он в садике до вечера, не то карьера блогера захирела бы, не успев начаться.
С недавнего времени Стеше приходится самой забирать Тимку из сада, когда у мамы вечерние спектакли в театре, кормить, развлекать и укладывать спать. И удивительно: без мамы он мало капризничает, но стоит ей переступить порог, делается невыносимым.
Брат возится с игрушками на своей половине, гоняет по полу машинку на пульте. Она жужжит, врезается в стены.
— Тима! В саду не наигрался? — раздражается Стеша.
Она возвращается к камере. Настроение уже не то, но надо работать: контент сам себя не сделает.
— На чём я остановилась? Ах да, рассказывала о самых модных трендах этой весны… Как вы уже заметили, в этом сезоне в моде яркие цвета. Синий, фиолетовый, зелёный — не бойтесь экспериментировать! Главное — быть смелой и не бояться выделиться из толпы.
За спиной звучит смех. Стеша оборачивается и видит, что брат донимает Клаву. Лягушка сидит на полу, а Тимка тычет в неё пальцем. Стеша выручает квакшу, бережно сажает обратно в террариум.
— Я хочу с ней играть! — хнычет Тимка.
— Телевизор бы посмотрел, мультики свои дебильные.
— Не хочу мультики. Ты мне планшет дай, тогда шуметь не буду.
— На, подавись! — Она берёт со стола планшет с наушниками. — И не вякай.
— Вяк-вяк-вяк!
Противный мальчишка. Стеше иногда так и хочется стукнуть его. Бывало, он долго напрашивался на подзатыльник, а получив заслуженное наказание, начинал вопить сиреной: «А-а-а! У-у-у! А-а-а!» Прибегала мама: «Тима, что случилось?» — и этот малолетний негодяй показывал пальцем на Стешу: «Она меня обижает!» Слёзы у него катились градом, рот кривился. Мама, конечно, сразу пускалась в крик: «Не смей бить ребёнка! Ты же старшая, ты должна защищать брата!» Да он своим криком всех хулиганов разгонит, зачем его защищать?
Тимка молча играет в гонки. Если не отнять планшет — и час, и два так просидит.
— Да-да, документы готовы, — слышится из-за двери мамин голос, — торг после осмотра… Ах, уже видели!
Стеша напряжённо прислушивается, а когда понимает суть, равнодушно отворачивается вместе с вращающимся креслом, утыкается в мобильник. Мама говорит с кем-то по телефону о прабабушкином доме в деревне. Продаёт его бабушка, она и живёт там же, мама просто помогает.
— Приедем, порядок наведём. У меня на выходных нет спектаклей… Буфет оставить? Хорошо, нам его некуда…
Вот это уже интересно. Мама уедет, мелкого, конечно, с собой возьмёт, и у Стеши будет день или два свободы в пустой квартире. Без никого. Столько всего можно сделать, если никто не мешает!
— Стеня, завтра едем в Антоновку, — заглядывает в комнату мама. — Покупатель на дом нашёлся. Надо прибраться там и кое-какие вещи забрать.
— Хорошо, поезжайте. Ты мне денег скинешь? Я пиццу закажу.
— Нет, ты не поняла, мы едем вместе.
— Как вместе? И Тимка?
— Конечно, куда же его девать.
Вот облом так облом. А она-то мечтала весело и с пользой провести субботу и воскресенье. Ничего не может быть хуже, чем совместная поездка.
— Но мама! Я хочу отдохнуть в выходные, а не тащиться в деревню! Мне к ОГЭ готовиться надо. Что я там буду делать, в этой Антоновке?
— Погуляешь по лесу, тебе это полезно. И мне помощь нужна. Разберём вещи, полы отмоем. Неудобно покупателям грязный дом продавать. И к тому же, — вспоминает мама, — прабабушка тебе кое-что оставила, просила передать, когда… когда её уже не будет.
— А что оставила? — интересуется Стеша.
— Я не знаю, — задумывается мама и заправляет за ухо светлую прядь. — Там, кажется, коробка. Она завёрнута и перевязана. Баба Маша просила не открывать, а передать лично тебе.
— Почему ты мне сразу не отдала? Вдруг там что-то важное?
— Не до того было, сама понимаешь. А потом замоталась, забыла.
Любопытно, что могла оставить Стеше девяностолетняя прабабушка — бабушка Маша? Деньги? Украшение какое-нибудь? Как-то раз она намекнула, что хочет подарить ей, своей правнучке, нечто особенное.
На другой день мама поднимет всех рано утром. Тимка уплетает кашу, тянет шоколадное молоко из соломинки. Он, по-видимому, доволен жизнью. Стеша, которая легла в три часа ночи, до сих пор не может разлепить глаза, без аппетита жуёт бутерброд с колбасой.
— Я тебе говорила: не сиди допоздна, теперь носом клюёшь, — упрекает мама.
— В машине посплю.
Стеша просится вперёд, мол, её укачивает сзади. Это, конечно, неправда, просто ей не хочется сидеть с Тимкой. Тот, даже пристёгнутый ремнём к детскому креслу, старается дотянуться и ущипнуть или задеть кроссовкой.
Стеша подкладывает под голову маленькую подушку и готовится подремать часок или дольше. Самое лучшее, что можно сделать в дороге, — это спать. Она закрывает глаза. В наушниках шелестит дождь и ворчит далёкое эхо громовых раскатов. Звуки становятся всё тише и тише и наконец замолкают.
***
—Эй, соня, просыпайся. Приехали.
В самом деле, приехали. Вон прабабушкин дом, прячется за ярко-фиолетовой сиренью. У Стеши сразу бегают, шуршат в голове практичные мысли: фон для видео отличный. Лиловая сирень, фиолетовые волосы… супер! Вот только бабушка наверняка не оценит причёску, отсталая она, не понимает ничего в моде и трендах.
Брат хнычет и дёргается в кресле, не может сам отстегнуть ремень, торопит маму. Когда она его освобождает, Тимка выпрыгивает из машины и бросается к дому с криком: «Бабу-уля, мы приехали!»
Возле ворот громоздятся кипы пожелтевших газет и журналов, тряпки, сломанный вентилятор без одной лопасти, старый самовар, дырявое ведро и прочий хлам. Бабушка, одетая в старые тренировочные штаны и толстовку, выходит на крыльцо, улыбается, но видит Стешу и столбенеет.
— Девочка моя, что это с твоими волосами? Чернила пролила?
Так и знала, что бабуля не промолчит.
— Это модно сейчас, это красиво, — через силу отвечает Стеша.
— Да что красивого? Волосы только испортила.
— Ой, ладно, мам, не трогай её. Пусть ходит Мальвиной, если нравится, — вмешивается мама и меняет тему: — А самовар ты зачем сюда поставила? Выкинуть хочешь?
— Да ему сто лет в обед. Прохудился, наверно, и дымит.
— А мы проверим! Стеша за сосновыми шишками в лес сходит, ей надо свежим воздухом дышать.
— И я, и я! — пищит Тимка.
Этого только не хватало! С братом гулять — всё испортить. Кое-как Стеша отвязывается от его компании.
— Бабуль, а мне бабушка Маша что-то оставила? — напоминает она.
— А, да-да, оставила. Пойдём в дом, покажу. В шкафу лежит. Я как положила, так и не трогала.
Они проходят в комнату с печью-голландкой, бабушка открывает ключиком рыжий старый шкаф и подаёт небольшой бумажный свёрток, надписанный неровным, неуверенным почерком: «Передать моей правнучке Стеше».
— Что там, что там? Дай посмотреть! — суётся Тима.
— Отстань, сама посмотрю сначала... Мам, ну чего он лезет!
Ей хочется снять видео распаковки, но невозможно с таким братцем. Никакой свободы, никакого покоя!
«Можно после завернуть и снова распаковать под запись», — думает она, развязывая тесьму и разворачивая бумагу.
— Книга! — не сдерживает Стеша возгласа разочарования.
Внутри — книга, очень старая, с крупной полустёртой позолоченной надписью на обложке: «Сказки». От обиды у Стеши дрожат губы.
— Это и есть суперважная вещь, которая лично в руки? Зачем мне сказки? Я что, ребёнок?
Все молчат, даже Тимка не ноет, понимает, что ничего интересного нет. У него книги сказок получше есть, в подарочном издании, яркие, с красивыми иллюстрациями.
— Она, может быть, антикварная? — предполагает бабуля, — мамка мне говорила: «Стешеньке передай, ей нужнее всего. Она сумеет распорядиться».
— Да уж, всю жизнь мечтала!
— Даже не откроешь? — спрашивает мама.
— Потом. — Стеша с раздражением запихивает книгу в рюкзак и выходит из дома на задний двор, а оттуда — в огород, где ей никто не может помешать. Там под деревьями стоит удобная широкая скамья. От цветущих яблонь, будто окутанных розоватым снегом, пахнет медово и пьяняще. На этот аромат слетаются пчёлы, жужжат, копаются лапками в жёлтых тычинках.
Не сразу Стеша решается открыть книгу. Что там? Глупые сказки для малолеток? Шикарное наследство, нечего сказать! Она взвешивает на ладони подарок. Хочется зашвырнуть его в кусты смородины и забыть, однако любопытство побеждает.
Стеша опускается на колени, кладёт на скамью книгу. Скорее всего, она антикварная и ценная, с твёрдыми знаками и буквами «ять». Картинки занятные и будто живые: плачущая Алёнушка с козлёнком Иванушкой, косолапый медведь, весёлый Колобок с улыбкой на всё… э-э-э… лицо?
— Жили-были дед да баба, и была у них Курочка Ряба. Снесла Курочка яичко, да не простое — золотое… — бормочет Стеша, спотыкаясь на букве «ять». Всю коротенькую сказку она прочитывает от начала до конца и хихикает: — Дураки дед с бабкой. Отнесли бы золотые скорлупки в ломбард, кучу денег бы получили… Ой! Что это?
Из раскрытой книги рвётся тёплый ветер, треплет волосы. Стеша чувствует головокружение, как всегда бывает перед приступом астмы, садится прямо на траву и тянется к карману куртки, где лежит ингалятор. Ей не хватает воздуха, грудь точно сдавливает тугим ремнём. Она трясёт баллончик, нажимает на его донышко и делает глубокий вдох. Зажмуривается, недолго сидит. Ух, отпустило…
Стеша открывает глаза. Вокруг буйствует лето: знойный воздух мерцает, на яблоне спеют краснобокие яблоки, на грядках растут капустные кочаны и тыквы, забор с редкими кольями обвит огуречными плетями.
— Ну всё, до галлюцинаций дожила, — чуть не плачет Стеша. — Не было ещё такого, чтобы галлюцинации после приступа… Мам! Мама, мне плохо!
Никто не отвечает.
— Всем на меня наплевать. Затащили в эту кринжовую деревню, я не хотела…
Она кашляет, оборачивается: скамейка исчезла вместе с книгой. Ноги у Стеши дрожат от слабости и страха, она с трудом поднимается и плетётся к дому, а он изменился, да ещё как! Вместо черепицы на покатой крыше лежит тёмная солома, с бревенчатых стен на улицу смотрят два окошка, как два глаза. На крыльце пыхтит самовар, из его гнутой трубы плывёт белый дым. Во дворе стоит телега с задранными кверху оглоблями.
Стеша проходит через сырые, прохладные сени в комнату.
— Мам, мне плохо…
— Ай! Свят-свят-свят! Кикимора! — слышится сдавленный крик.
Она моргает, почти ослепшая после яркого солнца в полутёмной кухне, и видит русскую печь и дощатый стол. За ним сидят бородатый седенький старичок и старушка в платочке и юбке до пят. На полу квохчет рябая чёрно-белая курица.
— Кикимора в дом залезла! Гони её кочергой, а я ухватом! — звенит в ушах.
Старушка резво для её преклонного возраста вскакивает и целится в Стешу рогатиной на длинной ручке.
«Убьёт! — сверкает в голове мысль. — Хоть и видения, а всё равно больно!» Стеша уворачивается.
— Вы с ума сошли, на человека кидаетесь!
— А ты рази человек? — тычет рогатиной старушка, норовя попасть в шею. — Кикимора болотная, волосья синие. Шпынь голова!
— Да не кикимора я! Волосы в парикмахерской покрасила. Честное слово, клянусь: я не кикимора!
На круглом лице старушки появляется растерянность. Цепкие глаза обшаривают Стешу от макушки фиолетовых волос до кроссовок.
— Девка, чё ли? — сомневается хозяйка. — Слышишь, дед? Говорит, что девка она, не шишига.
— Ежели правду говорит, то не врёт, — глубокомысленно изрекает старик и скребёт пятернёй подбородок.
— Девка, а в портках ходит.
— Пф-ф! — фыркает Стеша. — Ну да, типа девочки должны носить платья, и всё такое… Знаю, знаю.
Отсталых каких людей подсовывают ей в галлюцинации!
Ноги больше не дрожат, дышится хорошо, она чувствует только слабость и усталость. В голове проясняется. Пора бы и видениям прекратиться, но они не исчезают. Вместо мамы и бабушки в доме по-прежнему толкутся незнакомые старик со старухой. И ещё рябая несушка. Она ходит по полу, с интересом смотрит на Стешу, как ей кажется, и квохчет: «Ко-ко-ко!» Вдруг куриное бормотание сменяется заполошным кудахтаньем.
— Дед, гляди-ка! Наша курочка снесла яичко! — радуется хозяйка.
Она бережно обтирает фартуком яйцо и подходит к свету.
— Ахти! Золотое!
Гладкое яйцо сверкает на ладони, в нём отражается окошко в переплёте рам.
— А внутри что? Дай-ка, баба, я попробую разбить.
Стеша хихикает. Понятно теперь, откуда у её видений ноги растут. Прочитала сказку про Курочку Рябу, и вот вам! И дед, и баба, и Курочка Ряба — все на месте. Только мышки не хватает.
Давясь смехом, Стеша наблюдает, как колотит о стол яичком старик, — не получается у него разбить крепкую золотую скорлупу. Пробует баба, и тоже напрасно старается.
— Сейчас мышка хвостиком махнёт, яичко и разобьётся. Да вот же она!
По столешнице снуёт юркая серая мышь. Подбегает к яичку, обнюхивает, задевает его хвостиком. Яичко падает со стола, сверкнув золотым бочком.
— Разбилось! — охает старушка и причитает: — Жалко-то как! Ой-ой-ой!
По полу растекается обычное куриное яйцо с белком и желтком. Стеша поднимает половинку золотой скорлупки, чуть сдавливает пальцами. Надо же, тонкая, а такая прочная.
— Погоди-ка, — приходит в себя старуха и подозрительно щурится на Стешу, — а ты, девка, откуда знала, что мышка яичко разобьёт?
— Тоже мне, бином Ньютона! Да это любой детсадовец знает, даже мой братец.
— Кикимора! — в один голос кричат старики. Курочка Ряба хлопает крыльями.
Дед хватает кривую железяку, его бабка — рогатину.
— Бей кикимору! Так её, нечисть поганую!
— Да вы ненормальные!
Всё, дипломатия исчерпана. Стеша бросается к порогу, налетает на дверной косяк. Рвётся к свету, к солнцу, к маме…
Крики стихают, веет ароматом цветущих яблонь. Она приоткрывает веки и видит Тимку. Он сидит на скамейке, болтает ногами и листает книгу сказок.
Стеша красит перед зеркалом губы помадой, прищуривает подведённые глаза и удовлетворённо кивает. Фиолетовые волосы, синие губы, подбритая бровь, разноцветный маникюр — это модно, а она любит быть в тренде.
Настроив освещение и камеру, Стеша усаживается в компьютерное кресло, встряхивает головой и улыбается.
— Всем привет! Сегодня десятое мая, и с вами я, Стефания!
Быть блогером тоже модно. Все девчонки в её классе ведут блоги, кроме, может быть, тихони Настеньки Бочкарёвой, но Настенька — особый случай. Косметикой она не пользуется, волосы не красит, и это в пятнадцать лет, почти шестнадцать! Ходит с двумя дурацкими косичками, одевается в монашеские блузочки и юбки. О чём ей блог вести? Стоит ли переступить черту и смотреть фильмы 12+ или ограничиться мультиками? Ха-ха! А вот ей-то, Стеше, всегда есть что сказать подписчикам.
Не успевает она отснять ролик, как в прихожей щёлкает замок и топают сандалии: брата из садика привели. Дверь Стешиной комнаты распахивается, врезается ручкой в стену.
— Тима! Сто раз просила тебя аккуратнее открывать! — нервничает мама.
Что дверь в стену — это её волнует: как же, обои испортятся, дырка в штукатурке появится! А что пятнадцатиминутное видео испортилось — это ей по барабану.
— Мам! Ну я же ролик снимаю! — взвивается Стеша.
— Ну и снимай, кто тебе не даёт?
— Снимешь тут. Никаких условий.
Комната, по правде сказать, не только Стешина. Приходится делить её с младшим братом Тимкой, самым противным мальчишкой на свете. Детскую разгородили большим шкафом, поделив на две части. В одном закутке — Стеша и древесная лягушка Клава в террариуме, в другом — брат. Мама хитрая, в свою спальню Тимку брать не хочет, спихивает Стеше. Хорошо ещё, что он в садике до вечера, не то карьера блогера захирела бы, не успев начаться.
С недавнего времени Стеше приходится самой забирать Тимку из сада, когда у мамы вечерние спектакли в театре, кормить, развлекать и укладывать спать. И удивительно: без мамы он мало капризничает, но стоит ей переступить порог, делается невыносимым.
Брат возится с игрушками на своей половине, гоняет по полу машинку на пульте. Она жужжит, врезается в стены.
— Тима! В саду не наигрался? — раздражается Стеша.
Она возвращается к камере. Настроение уже не то, но надо работать: контент сам себя не сделает.
— На чём я остановилась? Ах да, рассказывала о самых модных трендах этой весны… Как вы уже заметили, в этом сезоне в моде яркие цвета. Синий, фиолетовый, зелёный — не бойтесь экспериментировать! Главное — быть смелой и не бояться выделиться из толпы.
За спиной звучит смех. Стеша оборачивается и видит, что брат донимает Клаву. Лягушка сидит на полу, а Тимка тычет в неё пальцем. Стеша выручает квакшу, бережно сажает обратно в террариум.
— Я хочу с ней играть! — хнычет Тимка.
— Телевизор бы посмотрел, мультики свои дебильные.
— Не хочу мультики. Ты мне планшет дай, тогда шуметь не буду.
— На, подавись! — Она берёт со стола планшет с наушниками. — И не вякай.
— Вяк-вяк-вяк!
Противный мальчишка. Стеше иногда так и хочется стукнуть его. Бывало, он долго напрашивался на подзатыльник, а получив заслуженное наказание, начинал вопить сиреной: «А-а-а! У-у-у! А-а-а!» Прибегала мама: «Тима, что случилось?» — и этот малолетний негодяй показывал пальцем на Стешу: «Она меня обижает!» Слёзы у него катились градом, рот кривился. Мама, конечно, сразу пускалась в крик: «Не смей бить ребёнка! Ты же старшая, ты должна защищать брата!» Да он своим криком всех хулиганов разгонит, зачем его защищать?
Тимка молча играет в гонки. Если не отнять планшет — и час, и два так просидит.
— Да-да, документы готовы, — слышится из-за двери мамин голос, — торг после осмотра… Ах, уже видели!
Стеша напряжённо прислушивается, а когда понимает суть, равнодушно отворачивается вместе с вращающимся креслом, утыкается в мобильник. Мама говорит с кем-то по телефону о прабабушкином доме в деревне. Продаёт его бабушка, она и живёт там же, мама просто помогает.
— Приедем, порядок наведём. У меня на выходных нет спектаклей… Буфет оставить? Хорошо, нам его некуда…
Вот это уже интересно. Мама уедет, мелкого, конечно, с собой возьмёт, и у Стеши будет день или два свободы в пустой квартире. Без никого. Столько всего можно сделать, если никто не мешает!
— Стеня, завтра едем в Антоновку, — заглядывает в комнату мама. — Покупатель на дом нашёлся. Надо прибраться там и кое-какие вещи забрать.
— Хорошо, поезжайте. Ты мне денег скинешь? Я пиццу закажу.
— Нет, ты не поняла, мы едем вместе.
— Как вместе? И Тимка?
— Конечно, куда же его девать.
Вот облом так облом. А она-то мечтала весело и с пользой провести субботу и воскресенье. Ничего не может быть хуже, чем совместная поездка.
— Но мама! Я хочу отдохнуть в выходные, а не тащиться в деревню! Мне к ОГЭ готовиться надо. Что я там буду делать, в этой Антоновке?
— Погуляешь по лесу, тебе это полезно. И мне помощь нужна. Разберём вещи, полы отмоем. Неудобно покупателям грязный дом продавать. И к тому же, — вспоминает мама, — прабабушка тебе кое-что оставила, просила передать, когда… когда её уже не будет.
— А что оставила? — интересуется Стеша.
— Я не знаю, — задумывается мама и заправляет за ухо светлую прядь. — Там, кажется, коробка. Она завёрнута и перевязана. Баба Маша просила не открывать, а передать лично тебе.
— Почему ты мне сразу не отдала? Вдруг там что-то важное?
— Не до того было, сама понимаешь. А потом замоталась, забыла.
Любопытно, что могла оставить Стеше девяностолетняя прабабушка — бабушка Маша? Деньги? Украшение какое-нибудь? Как-то раз она намекнула, что хочет подарить ей, своей правнучке, нечто особенное.
На другой день мама поднимет всех рано утром. Тимка уплетает кашу, тянет шоколадное молоко из соломинки. Он, по-видимому, доволен жизнью. Стеша, которая легла в три часа ночи, до сих пор не может разлепить глаза, без аппетита жуёт бутерброд с колбасой.
— Я тебе говорила: не сиди допоздна, теперь носом клюёшь, — упрекает мама.
— В машине посплю.
Стеша просится вперёд, мол, её укачивает сзади. Это, конечно, неправда, просто ей не хочется сидеть с Тимкой. Тот, даже пристёгнутый ремнём к детскому креслу, старается дотянуться и ущипнуть или задеть кроссовкой.
Стеша подкладывает под голову маленькую подушку и готовится подремать часок или дольше. Самое лучшее, что можно сделать в дороге, — это спать. Она закрывает глаза. В наушниках шелестит дождь и ворчит далёкое эхо громовых раскатов. Звуки становятся всё тише и тише и наконец замолкают.
***
—Эй, соня, просыпайся. Приехали.
В самом деле, приехали. Вон прабабушкин дом, прячется за ярко-фиолетовой сиренью. У Стеши сразу бегают, шуршат в голове практичные мысли: фон для видео отличный. Лиловая сирень, фиолетовые волосы… супер! Вот только бабушка наверняка не оценит причёску, отсталая она, не понимает ничего в моде и трендах.
Брат хнычет и дёргается в кресле, не может сам отстегнуть ремень, торопит маму. Когда она его освобождает, Тимка выпрыгивает из машины и бросается к дому с криком: «Бабу-уля, мы приехали!»
Возле ворот громоздятся кипы пожелтевших газет и журналов, тряпки, сломанный вентилятор без одной лопасти, старый самовар, дырявое ведро и прочий хлам. Бабушка, одетая в старые тренировочные штаны и толстовку, выходит на крыльцо, улыбается, но видит Стешу и столбенеет.
— Девочка моя, что это с твоими волосами? Чернила пролила?
Так и знала, что бабуля не промолчит.
— Это модно сейчас, это красиво, — через силу отвечает Стеша.
— Да что красивого? Волосы только испортила.
— Ой, ладно, мам, не трогай её. Пусть ходит Мальвиной, если нравится, — вмешивается мама и меняет тему: — А самовар ты зачем сюда поставила? Выкинуть хочешь?
— Да ему сто лет в обед. Прохудился, наверно, и дымит.
— А мы проверим! Стеша за сосновыми шишками в лес сходит, ей надо свежим воздухом дышать.
— И я, и я! — пищит Тимка.
Этого только не хватало! С братом гулять — всё испортить. Кое-как Стеша отвязывается от его компании.
— Бабуль, а мне бабушка Маша что-то оставила? — напоминает она.
— А, да-да, оставила. Пойдём в дом, покажу. В шкафу лежит. Я как положила, так и не трогала.
Они проходят в комнату с печью-голландкой, бабушка открывает ключиком рыжий старый шкаф и подаёт небольшой бумажный свёрток, надписанный неровным, неуверенным почерком: «Передать моей правнучке Стеше».
— Что там, что там? Дай посмотреть! — суётся Тима.
— Отстань, сама посмотрю сначала... Мам, ну чего он лезет!
Ей хочется снять видео распаковки, но невозможно с таким братцем. Никакой свободы, никакого покоя!
«Можно после завернуть и снова распаковать под запись», — думает она, развязывая тесьму и разворачивая бумагу.
— Книга! — не сдерживает Стеша возгласа разочарования.
Внутри — книга, очень старая, с крупной полустёртой позолоченной надписью на обложке: «Сказки». От обиды у Стеши дрожат губы.
— Это и есть суперважная вещь, которая лично в руки? Зачем мне сказки? Я что, ребёнок?
Все молчат, даже Тимка не ноет, понимает, что ничего интересного нет. У него книги сказок получше есть, в подарочном издании, яркие, с красивыми иллюстрациями.
— Она, может быть, антикварная? — предполагает бабуля, — мамка мне говорила: «Стешеньке передай, ей нужнее всего. Она сумеет распорядиться».
— Да уж, всю жизнь мечтала!
— Даже не откроешь? — спрашивает мама.
— Потом. — Стеша с раздражением запихивает книгу в рюкзак и выходит из дома на задний двор, а оттуда — в огород, где ей никто не может помешать. Там под деревьями стоит удобная широкая скамья. От цветущих яблонь, будто окутанных розоватым снегом, пахнет медово и пьяняще. На этот аромат слетаются пчёлы, жужжат, копаются лапками в жёлтых тычинках.
Не сразу Стеша решается открыть книгу. Что там? Глупые сказки для малолеток? Шикарное наследство, нечего сказать! Она взвешивает на ладони подарок. Хочется зашвырнуть его в кусты смородины и забыть, однако любопытство побеждает.
Стеша опускается на колени, кладёт на скамью книгу. Скорее всего, она антикварная и ценная, с твёрдыми знаками и буквами «ять». Картинки занятные и будто живые: плачущая Алёнушка с козлёнком Иванушкой, косолапый медведь, весёлый Колобок с улыбкой на всё… э-э-э… лицо?
— Жили-были дед да баба, и была у них Курочка Ряба. Снесла Курочка яичко, да не простое — золотое… — бормочет Стеша, спотыкаясь на букве «ять». Всю коротенькую сказку она прочитывает от начала до конца и хихикает: — Дураки дед с бабкой. Отнесли бы золотые скорлупки в ломбард, кучу денег бы получили… Ой! Что это?
Из раскрытой книги рвётся тёплый ветер, треплет волосы. Стеша чувствует головокружение, как всегда бывает перед приступом астмы, садится прямо на траву и тянется к карману куртки, где лежит ингалятор. Ей не хватает воздуха, грудь точно сдавливает тугим ремнём. Она трясёт баллончик, нажимает на его донышко и делает глубокий вдох. Зажмуривается, недолго сидит. Ух, отпустило…
Стеша открывает глаза. Вокруг буйствует лето: знойный воздух мерцает, на яблоне спеют краснобокие яблоки, на грядках растут капустные кочаны и тыквы, забор с редкими кольями обвит огуречными плетями.
— Ну всё, до галлюцинаций дожила, — чуть не плачет Стеша. — Не было ещё такого, чтобы галлюцинации после приступа… Мам! Мама, мне плохо!
Никто не отвечает.
— Всем на меня наплевать. Затащили в эту кринжовую деревню, я не хотела…
Она кашляет, оборачивается: скамейка исчезла вместе с книгой. Ноги у Стеши дрожат от слабости и страха, она с трудом поднимается и плетётся к дому, а он изменился, да ещё как! Вместо черепицы на покатой крыше лежит тёмная солома, с бревенчатых стен на улицу смотрят два окошка, как два глаза. На крыльце пыхтит самовар, из его гнутой трубы плывёт белый дым. Во дворе стоит телега с задранными кверху оглоблями.
Стеша проходит через сырые, прохладные сени в комнату.
— Мам, мне плохо…
— Ай! Свят-свят-свят! Кикимора! — слышится сдавленный крик.
Она моргает, почти ослепшая после яркого солнца в полутёмной кухне, и видит русскую печь и дощатый стол. За ним сидят бородатый седенький старичок и старушка в платочке и юбке до пят. На полу квохчет рябая чёрно-белая курица.
— Кикимора в дом залезла! Гони её кочергой, а я ухватом! — звенит в ушах.
Старушка резво для её преклонного возраста вскакивает и целится в Стешу рогатиной на длинной ручке.
«Убьёт! — сверкает в голове мысль. — Хоть и видения, а всё равно больно!» Стеша уворачивается.
— Вы с ума сошли, на человека кидаетесь!
— А ты рази человек? — тычет рогатиной старушка, норовя попасть в шею. — Кикимора болотная, волосья синие. Шпынь голова!
— Да не кикимора я! Волосы в парикмахерской покрасила. Честное слово, клянусь: я не кикимора!
На круглом лице старушки появляется растерянность. Цепкие глаза обшаривают Стешу от макушки фиолетовых волос до кроссовок.
— Девка, чё ли? — сомневается хозяйка. — Слышишь, дед? Говорит, что девка она, не шишига.
— Ежели правду говорит, то не врёт, — глубокомысленно изрекает старик и скребёт пятернёй подбородок.
— Девка, а в портках ходит.
— Пф-ф! — фыркает Стеша. — Ну да, типа девочки должны носить платья, и всё такое… Знаю, знаю.
Отсталых каких людей подсовывают ей в галлюцинации!
Ноги больше не дрожат, дышится хорошо, она чувствует только слабость и усталость. В голове проясняется. Пора бы и видениям прекратиться, но они не исчезают. Вместо мамы и бабушки в доме по-прежнему толкутся незнакомые старик со старухой. И ещё рябая несушка. Она ходит по полу, с интересом смотрит на Стешу, как ей кажется, и квохчет: «Ко-ко-ко!» Вдруг куриное бормотание сменяется заполошным кудахтаньем.
— Дед, гляди-ка! Наша курочка снесла яичко! — радуется хозяйка.
Она бережно обтирает фартуком яйцо и подходит к свету.
— Ахти! Золотое!
Гладкое яйцо сверкает на ладони, в нём отражается окошко в переплёте рам.
— А внутри что? Дай-ка, баба, я попробую разбить.
Стеша хихикает. Понятно теперь, откуда у её видений ноги растут. Прочитала сказку про Курочку Рябу, и вот вам! И дед, и баба, и Курочка Ряба — все на месте. Только мышки не хватает.
Давясь смехом, Стеша наблюдает, как колотит о стол яичком старик, — не получается у него разбить крепкую золотую скорлупу. Пробует баба, и тоже напрасно старается.
— Сейчас мышка хвостиком махнёт, яичко и разобьётся. Да вот же она!
По столешнице снуёт юркая серая мышь. Подбегает к яичку, обнюхивает, задевает его хвостиком. Яичко падает со стола, сверкнув золотым бочком.
— Разбилось! — охает старушка и причитает: — Жалко-то как! Ой-ой-ой!
По полу растекается обычное куриное яйцо с белком и желтком. Стеша поднимает половинку золотой скорлупки, чуть сдавливает пальцами. Надо же, тонкая, а такая прочная.
— Погоди-ка, — приходит в себя старуха и подозрительно щурится на Стешу, — а ты, девка, откуда знала, что мышка яичко разобьёт?
— Тоже мне, бином Ньютона! Да это любой детсадовец знает, даже мой братец.
— Кикимора! — в один голос кричат старики. Курочка Ряба хлопает крыльями.
Дед хватает кривую железяку, его бабка — рогатину.
— Бей кикимору! Так её, нечисть поганую!
— Да вы ненормальные!
Всё, дипломатия исчерпана. Стеша бросается к порогу, налетает на дверной косяк. Рвётся к свету, к солнцу, к маме…
Крики стихают, веет ароматом цветущих яблонь. Она приоткрывает веки и видит Тимку. Он сидит на скамейке, болтает ногами и листает книгу сказок.
— Бесплатные Сайты и CRM.